(no subject)

Поняла, что мешает мне читать последние пелевинские опусы: какое-то нарочитое отсутствие витальности. Понятия не имею, как ему это удается, и как это вообще может удаваться живому человеку. По зрелом размышлении понимаю, что таком раньше было - какие-то проблески живой радости и вообще жизни можно разобрать только в окончании "Затворника и Шестипалого" и, пожалуй, в "Апологии детства" - но в ранних рассказах это даже завораживало, а в последних повестях отчетливо грузит. Причем это даже не живописная мрачность в байроническом духе, а именно какая-то стоячая мертвенность: стылый ноябрьский дождик на панельной окраине.
Нет, это, конечно, можно читать. Это достаточно интересно (оригинальный взгляд никуда не девается), это антропологически забавно, наконец. Просто потом желательно в качестве противоядия принять дозу чего-то бездумного и жизнерадостного, в немецком духе: то ли пива с песнями, то ли залихватской порнухи.